Владислав Ходасевич: чающий и говорящий
К 125-летию со дня рождения Ходасевича издательство «Вита Нова» выпустило его первую подробную биографию — книгу Валерия Шубинского «Владислав Ходасевич: чающий и говорящий» (СПб.: Вита Нова, 2011. — 720 с.: 225 ил. + Цв. вклейка). В основе книги — историко-литературные исследования, мемуарные свидетельства и архивные материалы.
Небольшая вырезка из первой главы книги
Владислав Ходасевич родился в Москве, в сердце «коренной России», но в семье католического вероисповедания, говорившей дома частью по-русски (причём московским выговором, без акцента), частью по-польски. Корни его — в сотнях километров к западу от места рождения, в современных Литве и Белоруссии. О предках по отцу известно немногое — да и то лишь со слов самого поэта и его близких.
Обложка книги Валерия Шубинского «Владислав Ходасевич: чающий и говорящий»
Вот что вспоминает Анна Ивановна Ходасевич, урождённая Чулкова, вторая жена Ходасевича:
«Отец его, Фелициан Иванович, был из литовской обедневшей дворянской семьи <э…>. Я видела документы деда, носившего фамилию Масла-Ходасевич, с дворянским гербом, на котором был изображён лев, стрелы и ещё какие-то атрибуты — всё ярко-синее с золотом»1.
Анна Ивановна разделила с Ходасевичем десять лет жизни; столько же прожил он с Ниной Берберовой. В некрологе Владиславу Фелициановичу Берберова писала: «Отец его был сыном польского дворянина, одной геральдической ветви с Мицкевичем, бегавшего „до лясу“ во время восстания 1833 года. Дворянство у него было отнято, земли и имущество тоже»2.
А вот строки самого поэта — из стихотворения «Дактили» (1928):
Был мой отец шестипалым. По ткани, натянутой туго,
Бруни его обучал мягкою кистью водить.
Там, где фиванские сфинксы друг другу в глаза загляделись,
В летнем пальтишке зимой перебегал он Неву.
А на Литву возвратясь, весёлый и нищий художник,
Много он там расписал польских и русских церквей.
Что из этих семейных легенд соответствует действительности, что нет? Видимо, для ответа на этот вопрос требуются дополнительные изыскания. На сегодня можно сказать следующее: дворянский род Ходасевичей существовал, причём именно в исторической Литве (современной Белоруссии), в Минской губернии.
Как известно, западные русские княжества в самом начале XIV века вошли в состав Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, которое позднее вступило в унию с Польским королевством и было им постепенно поглощено. Масла-Ходасевичи, как и Рымвиды-Мицкевичи, происходили, должно быть, от местных бояр или дружинников, сперва смешавшихся с литовскими воинами-язычниками, а потом перешедших в католицизм и постепенно ополячившихся. Но отдалённые потомки их вновь оказались в России, и один из них стал великим русским поэтом: круг замкнулся.
Как же польские шляхтичи стали русскими разночинцами?
Польского восстания в 1833 году не было. Дед Владислава Ходасевича мог участвовать в восстании 1831-го или 1863 года. (Художница Валентина Михайловна Ходасевич, племянница поэта, приводит вторую дату.) Фелициан Иванович родился предположительно в 1834 (или 1835-м, или 1836-м) году. Либо семья утратила состояние и дворянское достоинство за несколько лет до его рождения, либо почти до тридцатилетнего возраста отец поэта был «шляхтичем» и землевладельцем… либо утрата Ходасевичами дворянства и имений не имела никакого отношения к польским восстаниям, и перед нами — всего лишь красивая семейная легенда. В Российском государственном историческом архиве документов о лишении Ходасевичей дворянства найти не удалось3.
Ещё сложнее — с обучением в Академии художеств. В архивах академии нет никаких материалов о студенте Фелициане Ходасевиче или Масла-Ходасевиче. Скорее всего, Фелициан Иванович посещал рисовальные классы академии в качестве вольнослушателя. Не исключено, что по возвращении в Литву Фелициан Иванович действительно расписывал церкви. Но и дарование его, и уровень профессионализма были, видимо, невелики. В «Дактилях» отречение отца от живописи описывается как жертва, принесённая ради семьи:
Мир созерцает художник — и судит, и дерзкою волей,
Демонской волей творца — свой созидает, иной.
Он же очи смежил, муштабель и кисти оставил,
Не созидал, не судил… Трудный и сладкий удел!
Противопоставление «художника» и «человека» — один из главных мотивов поэзии Ходасевича. Эти два пути были для него на самом глубинном уровне несовместимы, а какой путь выше и достойнее — на этот вопрос он каждый раз отвечал по-разному. Но на самом деле Фелициан Ходасевич, скорее всего, и не смог бы состояться как художник. По словам Валентины Ходасевич, её дед «талантом не блистал, любил живопись, но плохо в ней разбирался. У него не было чувства цвета и тона»4. Далеко не сразу смирился он с этой жизненной неудачей, и обида его выплёскивалась на близких. Как вспоминает Валентина Михайловна, «в тяжёлые времена дед заметил у старшего сына (моего отца) любовь и способности к рисованию. Он стремился пресечь это, боясь, что сын будет влачить такое же жалкое существование, как и он сам. Мой отец рассказывал, как нещадно он бывал бит, когда дед обнаруживал, что его учебники и тетради испещрены рисунками. После порки ремнём дед гнал сына по лестнице на чердак, бросал ему верёвку и говорил: „Иди и там удавись — я не хочу пачкать руки!“ Попав на чердак, отец падал на пол, — у него было ощущение, что он летит куда-то, терял сознание… Впоследствии выяснилось, что это были припадки эпилепсии, которыми отец страдал потом всю жизнь»5. «Незлобивая душа» отца, о которой пишет Владислав Фелицианович, — это, видимо, уж позднее, под старость.