Счастлив, кто падает вниз головой

Современный поэт Владислав Ходасевич родился 125 лет назад


Автор:  Олег Хлебников
http://en.novayagazeta.ru/arts-and-sports/49587.html

Каждый большой поэт приходит со своим пониманием того, что такое поэзия, и даже — что можно счесть за стихи. Это в полной мере относится к Владиславу Ходасевичу.

Его называют любимым поэтом тех, кто ненавидит поэзию. И правильно — если понимать под поэзией только «шепот, робкое дыханье, трели соловья», а заодно еще и разного рода изящные финтифлюшки в виде красивых эпитетов и метафор, не открывающих новые смыслы, а прикрывающих их отсутствие.

При этом Ходасевич — прямой потомок Пушкина. Не по крови — по слову. И не раннего — времен лицейских стихов и «Руслана и Людмилы», а Пушкина «Медного всадника», «Пора, мой друг, пора…», «Не дай мне Бог сойти с ума…». Даже рифмы у Ходасевича пушкинские. Вот последняя строфа последнего стихотворения его последней прижизненной книги «Европейская ночь» (понятно, что эта ночь наступила после шпенглеровского «Заката Европы»):

Нелегкий труд, о Боже правый,
Всю жизнь воссоздавать мечтой
Твой мир, горящий звездной славой
И первозданною красой.

Казалось бы, куда как просто сделать рифму «точнее»: мечтой — красотой (последняя строчка тогда выглядела бы, скажем, так: «И первозданной красотой»). Наверное, такую рифмовку предпочли бы почти все поэты ХХ века. И насколько бы это было хуже! Почему? Может, потому, что «красотой» слишком ожидаемо? Не понятно — очередная маленькая тайна поэзии. А вот Пушкин, не сомневаюсь, написал бы именно, как Ходасевич, ведь он позволял себе и такие рифмы, как «мною — тобою» (например, в знаменитом «На холмах Грузии…»), и они у него звучали!

Почему я так подробно об этих тонкостях? Во-первых, потому, что они порой и делают стихи поэзией. Во-вторых, потому, что большинство их не замечает, сосредотачиваясь на категорических императивах Ходасевича типа: «А человек — иль не затем он/ Чтобы забыть его могли?» или «Всё жду: кого-нибудь задавит/ Взбесившийся автомобиль…» И глупо обвиняют поэта в негуманности.

Такие разные писатели, как Горький и Набоков, считали Ходасевича лучшим современным им поэтом. Бунин называл поэзию Ходасевича муравьиной кислотой. Вознесенский в первой статье о Владиславе Фелициановиче, опубликованной в СССР после более чем шестидесятилетнего перерыва (в коротичевском «Огоньке», в 1987 году), ответил Бунину уже самим заголовком: «Небесный муравей». Оба правы и не правы: какая там кислота — очистительная щелочь для склонных к прекраснодушию, какой там муравей — куда более крупный зверь в русской литературе.

К своей пятилетней давности статье о Ходасевиче я поставил подзаголовок «Самый значительный современный русский поэт родился 120 лет назад». Сегодня в этом подзаголовке я заменил бы только 120 на 125. А само утверждение спустя пять лет мне представляется еще более основательным. Потому что за это время мы лишились целого букета иллюзий, а поэзия Ходасевича безыллюзорна. Потому что еще острее стало ощущаться одиночество в толпе, а поэзия Ходасевича — во многом как раз об этом. Наконец, именно он набросал картину мира, в котором цивилизация победила культуру, а мы в этом мире живем. И, кажется, именно наше время он столь безжалостно оценил:

Так вот в какой постыдной луже
Твой День Четвертый отражен!..

Напомню: День Четвертый — день сотворения звезд, которые в ходасевичевских стихах уже и попсовые «звезды» тоже.

И еще одно. Как всякий серьезный современный поэт, Ходасевич не вызывает у публики желания рваться на его вечер сквозь оцепление конной полиции. Его не расстреляли, как Гумилева, не сгноили в ГУЛАГе, как Мандельштама. А христианство в нашем коллективном бессознательном осело приблизительно такой вот сентенцией: если не распяли — значит, не пророк…